Я вот все думаю... Над каноничной курткой Катце. Вот если наплечники вылепить из папье-маше, потом как следует зашкурить, чтобы гладкие были, покрыть акрилом оно будет сильно жутко смотреться? Или нормально? На бжд, может, и нормально. только они у него какие-то составные... а как их потом к куртке крепить? Блин, вот нарисуют, а ты потом мучайся
И ноги у гламуров, конечно, длиннющие, может придется сделать куртку не такой короткой как в аниме, а то фигня выйдет...
P.S.
Да, мне нравятся наплечники и у Катце и у блонди.
P.P.S.
Нет, я не считаю их дурацкими

@темы: Мы - послушные куклы в руках у Творца..., Катце, Мысли вслух, Шиза косила наши ряды

@темы: Жизненное

@темы: Серебряный Век, Литература, Мысли вслух, Стихи

Poets Of The Fall одна из любимейших моих групп. Познакомился я с ней из-за "Макса Пейна" и до сих пор нахожусь под очарованием их песен.

Вот одна из них, которая, как мне кажется, иллюстрирует вот этот рисунок (автор uTK), один из моих любимых. Когда слушаю ее, почему-то слезы наворачиваются на глаза, хотя она совсем простенькая.

читать дальше



Sleep (оригинал Poets Of The Fall )

читать дальшеHear your heartbeat
Beat a frantic pace
And it's not even seven AM
You're feeling the rush of anguish settling
You cannot help showing them in
Hurry up then
Or you'll fall behind and
They will take control of you
And you need to heal the hurt behind your eyes
Fickle words crowding your mind

So
Sleep, sugar, let your dreams flood in
Like waves of sweet fire, you're safe within
Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Try as you might
You try to give it up
Seems to be holding on fast
It's hand in your hand
A shadow over you
A beggar for soul in your face
Still it don't mater if you won't listen
If you won't let them follow you
You just need to heal
Make good all your lies
Move on and don't look behind

So
Sleep, sugar, let your dreams flood in
Like waves of sweet fire, you're safe within
Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Day after day
Fickle visions messing with your head
Fickle, vicious
Sleeping in your bed
Messing with your head
Fickle visions
Fickle, vicious:

Sleep, sugar, let your dreams flood in
Like waves of sweet fire, you're safe within
Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Спи перевод. Я его немножко поменял, в соответствии с гендером героев. Тем более, что в английском варианте пол неясен. Ну и сделал перевод слов менее приторным.
Слышу твоё сердце,
Бьющееся в безумном темпе.
Ещё даже нет семи,
А ты уже чувствуешь, как боль завладевает тобой....
ты не можешь не встретить их,
Поэтому поторопись,
Иначе опоздаешь,
И они возьмут тебя под свой контроль.
Твои глаза выдают боль - залечи её...
Слова, быстро сменяя друг друга, столпились у тебя в голове.

Так,
Спи же, милый, позволь снам наводнить твоё сознание
Волнами нежного пламени, дающего защиту.
Спи, дорогой, позволь своим чувствам нахлынуть
и унести тебя в следующее утро...

ты стараешься изо всех сил,
Ты пытаешься забыть это
И,кажется, делаешь это легкомысленно.
Рука в твоей руке,
Тень над тобой...
По твоему лицу видно, что ты в поисках души,
Это не имеет значения, пока ты не услышишь,
пока не позволишь им идти за собой.
Тебе просто надо исцелиться,
Говоря сладкую ложь,
Иди вперёд, не оглядываясь...

Так,
Спи же, милый, позволь снам наводнить твоё сознание
Волнами нежного пламени, дающего защиту.
Спи, дорогой, позволь своим чувствам нахлынуть
и унести тебя в следующее утро...

День за днём,
Путающиеся видения в твоей голове,
Переменчивые, порочные...
В снах
Твои мысли путаются
Со сменяющими друг друга видениями,
Переменчивыми, порочными.

Спи, милый, позволь снам наводнить твоё сознание
Волнами нежного пламени, дающего защиту.
Спи, дорогой, позволь своим чувствам нахлынуть
и унести тебя в следующее утро...

@темы: АнК, Катце, Грустное, Музыка, Настроение

авторы уже писали.
Я тоже думаю, что чрезмерный обоснуй это зло. Любое искусство, а все-таки творчество фанфикеров, особенно хороших это искусство, допускает определенную условность. тогда давайте придираться к театру и кинематографу на том основании, что "так не бывает".

"...актерская игра не жизнь, это искусство, искусство же - то, что ты сам творишь. Настоящее горе уродливо; задача актера представить его не только правдиво, но и красиво. Если бы я действительно умирала, как умираю в полдюжине пьес, думаешь, меня заботило бы, достаточно ли изящны мои жесты и слышны ли мои бессвязные слова в последнем ряду галерки? Коль это подделка, то не больше, чем соната Бетховена, и я такой же шарлатан, как пианист, который играет ее."
(с) Сомерсет Моэм "Театр"

И мне кажется это правильно.

@темы: Литература, Мысли вслух

"- И тут у нас культура... и тут тоже... мы живем в таком культурном городе...
-Что это, Маська?
- Это, блин, зал, концертный.
- А почему в такой жопе?
- Потому что культура..."
(с) Масяня (за дословность, кроме двух последних фраз, не ручаюсь)

12.02.2010 в 11:08

Пишет  Бриг:

"- Алло, это прачечная?"


www.artlebedev.ru/kovodstvo/idioteka/2010/01/22...

URL записи

@темы: Жизненное, Фото

@темы: Музыка

... я тут все последнее время про АнК, но ведь на самом деле это не главное и даже не одно из основных моих увлечений. Приятное, но не более того. Сейчас спадет волна, вызванная новой инфой и я могу вообще на время о нем относительно забыть (ну, насколько это возможно, когда дома у тебя живет один из героев ) У меня на носу ичихару и бжд-пати, они накладываются друг на друга и я буду очень занят до конца марта.

На самом деле это я к чему - вчера перечитывал "На берегах Сены", вспомнил сегодня один из любимых эпизодов и решил повесить здесь. Если верить Одоевцевой (а я склонен ей верить) это рассказа Бунина, не опубликованый в "Темных аллеях" потому как любовь на свежей могилке это по тем временам было крутовато

читать дальшеЯ все утро вспоминаю всевозможные рассказы — те рассказы, которые я хотел написать и не написал. И вот сейчас вспомнил одну удивительную историю. Кладбищенскую, как раз продолжение нашего разговора. — И уже почти весело, тоном, не терпящим возражений: — Садитесь! Расскажу. А вам спешить, слава Богу, некуда. Да и чтобы меня послушать, можно и важное дело отложить. Не так ли?
— Не только можно, но нельзя не отложить, — говорю я, снова усаживаясь против него.
Он оживленно начинает рассказывать. А я вся превращаюсь в слух.
— Было это с одним моим приятелем, довольно красивым, стройным и статным парнем. Таким же бродником, как и я. Приехал он в какой-то украинский городок просто так, без всякого дела, взглянуть на него — и дальше, как и я в молодости часто делал. Днем все, что полагается, осмотрел, хотя, в сущности, и осматривать было нечего. Поужинал в трактире. И стало ему скучно и тоскливо. Не стоило приезжать сюда, зря только последние деньги истратил. Ведь у него, как и у меня, деньги всегда были последние. Вышел он из трактира, а ночь такая лунная, таинственная, по Гоголю: «Знаете ли вы украинскую ночь? — Нет, вы не знаете украинской ночи». К тому же — весна, в садах вишни в цвету, среди них белые дома. Все, как снег, сверкает. В огромном пустом небе высокая одинокая луна катится. Такая тишина. Такое одиночество. Будто он один в этом чужом, спящем городе.
А в небе облака, похожие на снежные сугробы. Высокая, круглая голубая луна то проваливается в них, то снова выплывает на бескрайнюю синюю гладь. Ночь такая прекрасная, пустая, одинокая и грустная — под стать ему. И все кругом так странно в своем ночном совершенстве, бесцельно-сияющее, полное ожидания. Улицы пустые. И такая тишина. Такое одиночество. На душе у него тревожно, будто он ждет чего-то, сам не зная чего.
И вдруг совсем близко виолончелью запела калитка. Из душистого белого сада на улицу вышла молодая женщина. От луны ли и неожиданности, или действительно она была так уж хороша, но его сразу неудержимо потянуло к ней.
Она остановилась у калитки и вскинула на него сияющую черноту своих глаз, неопределенно улыбнулась, сверкнув белыми зубами. Под ловким, туго перехваченным в талии черным платьем угадывалось ее молодое, легкое, гибкое тело. Кружевная косынка обрисовывала маленькие круглые груди.
Он тоже остановился, а она подняла руку и поманила его — догоняй, мол, меня. Пошла вперед, тонкая, стройная, перебирая на ходу крутыми бедрами, вихляя юбкой, все ускоряя шаг. Он за ней. Вот она обернулась, убедилась, что он идет за ней, и снова улыбнулась, уже по-новому — радостно.
Он нагнал ее. Снял шляпу и поклонился ей, не зная, что сказать от смущения. Она тоже смутилась, видно, еще не привыкла к ночным приключениям.
— Вы приезжий? — спрашивает.
Он ей объяснил, что он здесь проездом, уезжает завтра утром и очень хотел бы с ней провести этот вечер, если можно.
— Вот это хорошо, — обрадованно сказала она и взяла его под руку. — Можно. Даже очень можно.
Пошли вместе. Но разговор не клеится. Она отвечает односложно — «да» и «нет» и, хотя продолжает улыбаться, кажется озабоченной.
— Зайдемте ко мне в гостиницу, — осмелев, предлагает он, — выпьем вина, посидим в моем номере.
— Нет, в гостиницу мне идти не с руки, — отвечает она. — Меня тут каждая собака знает. Но, вот увидите — мы прекрасно и без гостиницы, без вашего номера обойдемся! — И она рассмеялась, как ему почудилось, щекочущим русалочьим смехом. И стала еще прелестней.
Он порывисто обнял и поцеловал ее в горячую нежную шею, упоительно пахнущую чем-то женским. Она не оттолкнула его, но как-то деловито заторопилась:
— Идем, идем! — И снова, взяв его властно под руку, зашагала еще быстрее, дробно стуча своими подкованными полусапожками.
— Куда вы меня ведете? — все же осведомился он, хотя ему было безразлично, куда она его ведет, лишь бы чувствовать ее горячую руку сквозь рукав пиджака, лишь бы шагать с ней в ногу и любоваться ее прелестным лицом, освещенным луной.
Они прошли молча несколько пустых улиц, завернули в какой-то переулок. Он вдруг увидел кладбище и испуганно попятился.
— Здесь нам никто не помешает. Здесь нам будет хорошо, — горячо и страстно зашептала она, — увидишь, как будет хорошо!..
Ворота кладбища были открыты, и он, не рассуждая, чувствуя, что уже весь в ее власти, пошел с ней мимо могил. На узких аллеях пестрели пятна света и теней. Кресты и памятники сахарно белели между черными пирамидальными тополями, уходящими к звездам. Тишина кладбища странно мешалась с лунным светом, тоже заколдованным и неподвижным. Он шел рядом с ней, уже ничего не сознавая, кроме ее близости.
Она остановилась перед одной могилой. На ней туманно белел огромный венок с широкой красной лентой.
Он вдохнул запах свежей земли и отвратительносладкий, удушливый, тлетворный запах тубероз.
— Тут нам будет хорошо, — снова зашептала она, — увидите, как хорошо!
Она стала торопливо стаскивать тяжелый венок с могильного холма.
— Помогите же мне, — отрывисто произнесла она, — мне одной не под силу. Тащите его! Тащите!
Но у него так дрожали руки от страха и страсти, что он скорее мешал, чем помогал ей. Наконец она справилась с венком и не то со вздохом, не то со стоном упала плашмя на могильный холм. Уже лежа, потянула его за руку.
— Иди ко мне!
Он мельком увидел белизну ее колен и с помутившейся головой бросился на нее, ощупью нашел ее горячие губы и в смертельной истоме жадно припал к ним. Она исступленно обняла его.
Он чувствовал, что что-то страшное и дивное свершается в его жизни. Подобного счастья он еще никогда не испытывал. Ему казалось, что до этой минуты он не знал ни любви, ни страсти. Она была его первой женщиной. Та, с которой он навеки должен был соединиться в самой тайной, блаженной, смертельной близости. Эта близость ничем в мире уже расторгнута быть не могла. Они навеки неразрывно связаны. Сразу же в его отуманенной голове стал возникать план остаться в этом украинском городе навсегда. Или увезти ее с собой в Москву. Жениться на ней. И никогда, до самой смерти не расставаться с ней.
Она — он это чувствовал — делила его восторг, вся извивалась и дико и самозабвенно вскрикивала:
— Ах, хорошо, хорошо! Еще! Еще! Потом, после изнурительно-страстных объятий, они долго лежали, тесно обнявшись.
Кругом была заколдованно-светлая ночь, бесконечно безмолвная, с бесконечно длинными тенями крестов и тополей. Они оба молчали, будто боясь нарушить лунное очарование безмолвья. Ведь и без слов все было раз и навсегда понятно теперь, когда они нашли друг друга и уже не смогут расстаться.
Он, чувствуя восторг и благодарность, осторожно целовал ее маленькие круглые груди с крохотными сосками. «Да ведь она еще совсем девочка», — с мучительной нежностью думал он.
Она была бледна какой-то серебристой, лунной бледностью. Чернота ее глаз и волос стала еще черней. Никогда ни на чьем лице он не видел такого выражения блаженства.
Она счастливо и устало вздыхала и вдруг вся вытянулась, выскользнула из его объятий, ловким, гибким движением вскочила на ноги и принялась стряхивать со своего измятого платья прилипшие к нему комья земли.
Он тоже поднялся и во все возрастающем порыве восторга и благодарности стал на колени, покрывая поцелуями ее маленькие тупоносые козловые полусапожки, остро пахнувшие свежей землей и ваксой.
— Ой, что вы делаете? — вскрикнула она. — Встаньте! Я тороплюсь. Не мешайте мне. Не ровен час свекровь меня хватится.
Она торопливо застегнула пуговицы лифа на груди и, держа шпильки в белых зубах, высоко подняв тонкие руки, оплела голову своей великолепной разметавшейся косой.
Он, сбитый с толку, молча стоял перед ней, следя за тем, как она поспешно приводила себя в порядок.
— Два года мечтала — вот сдохнешь, гад, а я на твоей могиле... И дождалась-таки! — вдруг свистящим, яростным шепотом произнесла она.
Он так и оторопел.
— Чья это могила?
— Чья? — звонко переспросила она и залилась своим щекочущим русалочьим смехом. — Мужа моего, вестимо! А то чья же еще? Вчера только его, старого урода, схоронили. Я уже давеча выходила, до самого рассвета гуляла. Да, обида какая, никого подходящего не встретила, — охотно и радостно объяснила она. — А вас, голубчик, мне просто Бог послал. Молодой, пригожий, ласковый, да к тому же не из наших мест. Ох, как мне хорошо теперь. Спать как я сегодня чудесно буду! — и она сладко и протяжно зевнула.
— Вы, — спросил он, заикаясь, холодея от страха, — вы помогли ему умереть?
Углы ее улыбающегося рта дрогнули. Тень сожаления скользнула по ее сияющему счастьем лицу.
— Нет. Какое там! Сам сдох, шелудивый пес. Опился. На чердак полез и с лестницы кубарем. Спину сломал. А я все мечтала, как я его грибками угощу осенью. Ну, да и так хорошо. Жалеть не стоит. — Она снова засмеялась своим щекочущим русалочьим смехом. — Вы-то свое сполна получили, а обо мне и говорить нечего — я сейчас как в раю.
Он все еще стоял перед ней, бессмысленно глядя на нее. Она взяла его руку своей маленькой горячей рукой и крепко пожала:
— Спасибо, голубчик! До чего же вы мне угодили! Как по заказу! Ну, я пошла. Дорогу в гостиницу сами легко найдете — все прямо по этой аллее, а как выйдете за ворота, свернете налево, так сразу и наткнетесь на нее. Не собьетесь.
Она аккуратно оправила складки платья и вдруг, низко нагнувшись над Могильным камнем, отчетливо, с каким-то яростным восторгом произнесла отборное национальное ругательство и звонко плюнула на могилу.
— Получай, гад!
Потом сразу выпрямилась, закинула голову и залила его сияньем своих счастливых черных глаз.
— Ну, прощайте, голубчик! Не поминайте лихом, — и, кивнув ему, быстро пошла своей легкой походкой по узорчатой от игры света и теней аллее, то попадая в полосу света, то пропадая в тени.
Пройдя уже довольно далеко, она, не останавливаясь, обернулась и, приложив руки рупором к губам, крикнула:
— А звать-то вас как?
— Андрей! — голос его прозвучал так странно и хрипло, будто не он, а кто-то другой ответил за него.
— Даже имечко у вас красивое! Это я, чтобы за здравие ваше подавать. Век буду молиться за вас, Андрюша! — донеслось до него. И все смолкло.
Он долго бессмысленно и бездумно стоял, глядя на опустевшую аллею. Потом, опомнившись, со всех ног бросился вон с кладбища. Уже почти добежав до своей гостиницы, он почувствовал ветер в волосах и смутно вспомнил, что его новая поярковая шляпа осталась там, на могиле. Она стоила очень дорого, но он даже не пожалел о ней...
— Вот вам рассказ моего приятеля, вот вам украинская ночь — не по Гоголю, — заканчивает Бунин , сдвигая свою каракулевую шапку на затылок и закуривая.
Я слушала молча, ни разу не перебивая. Как он рассказывает! Я никогда не думала, что можно так рассказывать — так живо, красочно, образно, заставляя слушателя все видеть.
— А он? Что с ним потом было? — спрашиваю я.
— Ну, он, конечно, потрясся до самого основания, долго не мог в себя прийти. Чуть не заболел нервным расстройством. Но, слава Богу, оправился. Но ее никогда забыть не мог.
— Скажите, Иван Алексеевич, а это действительно с вашим приятелем произошло, а не с вами? — спрашиваю я.
Он разводит руками.
— Ах вы, Фома неверующий! Стал бы я выдумывать? Но клясться не намерен. — И, помолчав, продолжает: — Я хотел этот случай в «Темные аллеи» включить, да раздумал. Он бы детонировал. Слишком уж «макаберно», возмутил бы святош — осквернение могилы. Заклевали бы меня за него. — Бунин произносит «макаберно» так, будто ставит его в кавычки. Он умеет ставить слова в кавычки, произнося их особым образом.

www.belousenko.com/books/Odoevtseva/odoevtseva_...

@темы: Серебряный Век, Литература

@темы: Место обитания - Барбарой, Лытдыбр, Шиза косила наши ряды

18.12.2009 в 23:47

Пишет  sariku:

Еще одна охрененная вещь!

18.12.2009 в 19:17

Пишет  Кёи:

Фарфор
Потрясающие работы. Необычно. Стильно.

заглянуть внутрь и увидеть еще?








Автор

URL записи

URL записи

@темы: Креатив