Собираюсь в октябре в Питер. В конце, наверное. Скучаю я по этому городу. Он мой. Самый "мой" город из всех, в которых я когда-либо был. В нем есть какое-то величественное спокойствие и тайна и загадка, но которая не требует разгадок... может быть никогда. Загадка которая должна остаться неразгаданной. Город с безуминкой, с сумашествинкой.

В Петербурге мы сойдемся снова
Словно солнце мы похоронили в нем.

Я не люблю Мандельштама, но эти строки очаровали меня в свое время. Нет, даже не очаровали, они прозвучали как заклинание, как данность, констатация, приговор. Мой приговор. В нем есть именно это "похороненное солнце". Не стоящее в зените, не зашедшее за горизонт, а именно похороненное. Для меня он Петербург, не Ленинград, не Питер, а именно Петербург. Это не город Петра и не город Пушкина, Гоголя, а город серебряного века, с его мистицизмом, какой-то свихнутостью, почти болезненной, то, что называется декаданс - упадок, но мне больше нравится слово вырождение. Красота умирания, увядания, смерти. На грани, за которой разложение, но еще не переступившее эту грань, когда отвратительные и неумолимые физические законы тления еще не тронули умершего и он, кажется, своим молчанием, неподвижностью, исказившимися, уже полузнакомыми тебе чертами кажется может рассказать о тайне не загробной жизни, но о тайне смерти, самого процесса перехода. Когда, по поверьям, душа уже отлетела от тела, но находится где-то рядом и все еще присутствует рядом с тем, кто был ей близок и к тому, в чем она жила.

Ночь светла, и небо в ярких звездах.
Я совсем один в пустынном зале;
В нем пропитан и отравлен воздух
Ароматом вянущих азалий.

Я тоской неясною измучен
Обо всем, что быть уже не может.
Темный зал - о, как он сер и скучен!-
Шепчет мне, что лучший сон мой прожит.

Сколько тайн и нежных сказок помнят,
Никому поведать не умея,
Анфилады опустелых комнат
И портреты в старой галерее.

Если б был их говор мне понятен!
Но увы - мечта моя бессильна.
Режут взор мой брызги лунных пятен
На портьере выцветшей и пыльной.

И былого нежная поэма
Молчаливей тайн иероглифа.
Все бесстрастно, сумрачно и немо.
О мечты - бесплодный труд Сизифа!

Москва слишком... живая для меня. В ней та отвратительная живость которую так не любил Сологуб. Бунин говорил, что выражение "кровь с молоком" - отвратительно, ну что за словосочетание? Вот Москва - кровь с молоком. Я не люблю такого. Не могу сказать, чтобы я не любил Москву, но Петербург меня успокаивает. Когда я туда приезжаю, он кажется слишком неспешным, но меня это не раздражает так, как например в Киеве. Этот город чуть застывший и в то же время прячущий столько интересного, того, что от него не ожидаешь совсем. Все равно как увидеть солидного такого мужчину, государственного деятеля (именно государственного деятеля, не чиновника), при взгляде на которого и мысли не возникнет, что он может допустить что-то отклоняющееся от общепринятых норм, всегда в классических, прекрасно сшитых костюмах, строгого, правильного, и вдруг выяснить, что с другой стороны отворота лацкана его дорого пиджака приколот... ну пусть будет значок со слэшкона Хотя тут другое сравнение, наверное это не значок со слэшкона, а что-нибуть от готов или металлистов или знак какого-нибудь тайного общаства Не массонов, а чего-то совсем неофициального. Услышать от такого человека рассказы о диггерских походах, увидеть как он переодевается в ролевой костюм Джека Воробья... и полностью соответствует этому образу. Питер для меня - город, который сначала кажется королем, но потом оказывается, что это шут. Тот самый мудрый, не всегда добрый, язвительный шут, что сидит у ног короля или таится за спинкой его трона. Джокер, трикстер и при этом - серый кардинал. Шико. Город - точка перехода. Одна большая точка перехода.
Люблю.